Приветствую Вас Гость | RSS

Эпоха Средневековья

Воскресенье, 08.12.2024, 09:14
Главная » Статьи » Мои статьи

ПИРЫ Застольные манеры
Эжен Эмманюэль Виолле-ле-дюк "Жизнь и развлечения в Средние века"
ПИРЫ
Застольные манеры

Пиры в раннее средневековье длились помногу часов. На них обсуждались дела, разрешались споры, исполнялись песни, происходил обмен ценностями, причем люди одного статуса должны были получить равноценные подарки. На пиру поднимались кубки в честь короля, успешного завершения военных походов, какого-либо именитого гостя и т. д. Совместное застолье считалось в раннем средневековье важным ритуальным актом, устанавливавшим дружеские связи, изгонявшим вражду, приносившим удачу. Поэтому вооруженные конфликты в пиршественном зале карались строже, чем где бы то ни было.
Во время пира хозяин восседал на возвышении во главе трапезы, раздавал милости приближенным, вручал подарки, часто подчеркивая пренебрежение к собственному имуществу. Подобная демонстративная щедрость чрезвычайно долго сохранялась в средневековом обществе и определяла многие правила поведения.
Совместное принятие пищи всегда было обставлено определенными ритуалами и церемониями, так как, помимо утоления голода, оно имело еще и огромное социальное значение. Люди собирались за общим столом, чтобы отпраздновать какое-либо событие, установить или подчеркнуть дружеские, деловые или общественные связи, наконец, просто пообщаться.
Поэтому еще в раннесредневековых церемониальных пирах важным было, кто сидит ближе к хозяину, за что поднимают тосты и т. п. О сервировке и застольном этикете в то время говорить сложно, поскольку, несмотря на богатую посуду, ели исключительно руками без соблюдения каких-либо правил.
Применительно к обществу 11–13 веков уже можно говорить о правилах поведения за столом и определенных этикетных установлениях. Пировали за вытянутым столом, во главе которого сидел хозяин, или чаще за столами в форме букв Т или П, где маленький «главный» стол предназначался для хозяина и особо почетных гостей. Ранг гостя определялся близостью к месту хозяина, которого обслуживали первым в знак того, что кушанья не отравлены.
Индивидуальных столовых приборов как таковых еще не было: мужчины и женщины сидели попарно, пили из одного бокала и ели из одной тарелки, а если же таковой не было, еду клали на плоские ломти хлеба, которые в течение всего обеда использовали в качестве тарелки, а затем бросали собакам. Мясо отрезали своим ножом. Скатерти и салфетки были широко распространены, часто сшиты из дорогих тканей и богато вышиты, но использовались не совсем так, как мы привыкли: о скатерть часто вытирали руки, а салфетки могли быть использованы, например, для того, чтобы завернуть еду и унести с собой, что не считалось дурным тоном.

ОДЕЖДА КАК СИМВОЛ

Средневековый костюм постепенно разделялся на мужской и женский (мужчины носили штаны, женщины — род длинного платья поверх рубашки), а также появились различия по иерархическому признаку. В 12 веке феодалы начали носить длинное платье, подчеркивая невозможность физического труда. Дамы носили широкие до земли рукава, прикрепленные к платью застежками. Появились новые дорогие ткани, доступные лишь очень богатым людям — шелк, а позднее меха и кружево.
В четко структурированном феодальном обществе одежда служила больше чем просто защитой от холода или знаком личного благосостояния — она означала принадлежность к определенной группе, и каждый должен был носить костюм, соответствующий его положению. Моды как таковой еще не существовало, фасоны менялись раз в столетие. Одежда передавалась по наследству и в средневековом обществе играла очень важную роль.
Костюм определенного фасона и цвета был символом социального статуса человека и определял его принадлежность к группе — университет и цеховая корпорация, городской патрициат, монашеский и рыцарский ордена имели свои четко определенные особенности в одежде.
Нельзя было носить не соответствующий статусу костюм: за преступление члена корпорации (а им в этот период был каждый) могли лишить права носить костюм данной корпорации. Например, в 1462 году, городской совет Аугсбурга запретил купцу Ульрику Дендриху за растрату городской казны носить соболя, куницу, бархат, золотые и серебряные украшения. Феодалы, стремясь к исключительности своего костюма, также выступали против использования его элементов в одежде представителей других сословий. Указы королей Англии, Франции и других европейских стран 13—14 веков запрещали горожанам носить дорогие меха и украшения. Городское законодательство также регламентировало одежду: например, костюмы и украшения женщин должны были соответствовать статусу их мужей.
В рыцарской культуре было популярно использование цветовой символики одежды: цвет должен был отражать не только социальное положение, но и состояние носящего его: надежду, любовь, горе, радость и т. д. Чрезвычайно популярен был обычай носить цвета дамы своего сердца.

ЭТИКЕТ В ФЕОДАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ

Основной чертой феодального общества являлась его строгая иерархичность. Это общество, где социальные роли были четко распределены, где индивид уже при появлении на свет обладал комплексом определенных прав и обязанностей, в том числе и в сфере этикета. Более строгому регламентированию поведения в феодальном обществе были подчинены представители господствующего сословия.
Возникшая в 11 веке общественная система рыцарства распространилась по всей Европе, оказывая огромное влияние на европейский этикет и создавая вокруг феодальной аристократии бесчисленное множество новых церемоний и ритуалов, таких, как посвящение в рыцари, принятие оммажа (от французского hommage — вассальная зависимость), объявление войны и участие в турнире, служение сеньору и избранной даме сердца. Кодекс рыцарской чести предписывал соблюдение сложных этикетных процедур, отступление от которых даже в мелочах мог уронить достоинство рыцаря в глазах других представителей этого класса. Каждый поступок рыцаря, его одежда и ее цвета, его слова и жесты — все имело определенное символическое значение. Даже в тех случаях, когда, казалось бы, требовалась личная инициатива, рыцарь должен был сообразовывать свое поведение не со здравым смыслом, а с требованиями этикета. Например, во время битвы при Креси французские рыцари, прискакавшие к королю со срочным боевым донесением, не посмели первыми обратиться к королю, так как только он обладал таким правом по отношению к своим подданным. Когда же король, наконец, начал говорить с ними, рыцари долгое время препирались, уступая друг другу почетное право докладывать королю и не думая о том, что промедление могло губительно отразиться на ходе битвы.

ОБЕТЫ

Много внимания уделялось соблюдению обетов, какими бы странными или даже смешными они ни казались в другие времена. Рыцарь мог дать клятву не прикасаться к пище или какому-либо определенному ее виду, не стричь волос, есть и пить стоя, носить на себе цепи и даже не мыться до тех пор, пока не исполнит торжественно данного обещания, касавшегося, как правило, военных подвигов.

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ УЧТИВОСТИ

Стремясь к первенству при дворе, на турнире или на поле брани, рыцари соревновались друг с другом в учтивости. Неслыханным позором для рыцаря было не предоставить старшему по рангу то место, которое ему подобало, но и среди равных было распространено постоянное и подчеркнутое стремление оказать почести. Уступить более почетное место, пойти навстречу, первым обнажив голову в знак уважения, считалось признаком хорошего воспитания, и потому при посещении храма или переходе через узкую улочку начинались бесконечные споры о том, кто кому уступит дорогу, а при попытке поцеловать руку даме та часто отдергивала ее, чтобы избежать якобы незаслуженной чести.

ПРИНЯТИЕ ВАССАЛЬНОЙ ЗАВИСИМОСТИ

Полноправный рыцарь должен был входить в сложную систему сеньориально-вассальных отношений, т. е., как правило, служил своему сеньору и покровительствовал тем, кто находился в вассальной зависимости от него. Для установления таких отношений необходимо было выполнить ритуальную процедуру оммажа, когда вассал, стоя на коленях, вкладывал свои руки в руки господина и приносил ему клятву в верности, после чего получал от сеньора меч в знак установления взаимных обязательств.

ПОДАРКИ

В раннесредневековом обществе, на стадии складывания феодальных отношений, уже существовали развитые формы этикета. Огромную роль в жизни варварского общества (как, впрочем, и в более поздние эпохи) играл ритуальный обмен дарами. Бракосочетание, поминки, посещение гостей, совершение сделки, заключение мира и многие другие важные вехи в жизни человека сопровождались взаимным вручением подарков. Эти дары могли иметь значительную материальную ценность, но могли быть и символическими, поскольку самым важным было то, что между людьми возникали узы дружбы или служения. Подарки считались важным средством поддержания общественных связей, а подчеркнутая щедрость и гостеприимство обеспечивали человеку положение в обществе. Пригласившего в гости необходимо было в свою очередь пригласить к себе на пир и отплатить не менее, а если возможно, то и более щедрым и обильным угощением.

По материалам сайта http://etiquette.ru

ПРАЗДНИКИ

Душно было горожанину в узких, нередко полутемных улицах его города. Из улиц его тянуло на площадь, на кладбище, бывшее любимым местом прогулок, но все же это был город. Те садики, которые разводились при частных домах, были весьма бедны, так как не было главных условий для их преуспевания: простора и света. Недостаток места не дозволял разбить сад в черте города, и потому такие более просторные сады разводились за городскими стенами. Душно было горожанину. Прохладным вечером он с наслаждением садился на скамейку перед своим домом, задумчиво следил за наступлением сумерек, приветствовал первую засветившуюся в синеве небесной звездочку или беседовал со своими соседями. В праздничное время он спешил в свой загородный сад. Но все же этого было слишком мало, чтобы вознаградить его за долгую и тяжелую разлуку с природой. А любовь к природе жила в его груди. И как же трепетало сердце его, когда наступала весна, когда солнышко сильнее пригревало, когда раздавался первый крик аиста, расцветала первая фиалка и небеса как будто улыбались. Радостно покидал он свой город и шел в поле встречать весну. Великий германский поэт (Гете) заставляет своего героя Фауста любоваться с возвышения на долину, переполненную разряженными горожанами, справляющими здесь, под открытым небом, светлый праздник и совпавшее с ним начало весны. Праздник весны сопровождался особым обрядом. Горожане несли с собой в поле соломенное чучело, изображавшее зиму или смерть, и здесь или топили его, или бросали в костер. Вся эта церемония сопровождалась весенними песнями. Вот точный перевод одной из них:

Весна, весна пришла!
Пойдемте в сад и в поле
Весну встречать на воле;
За этими кустами
Разбудим лето сами!
Мы зиму полонили,
Шестом ее прибили...
Эй, палки поднимай,
Глаза ей выбивай!

Во Франкфурте зажиточная и знатная молодежь по-своему провожала зиму. Дело происходило в самом городе. Нарядившись в белые купальные костюмы, они носили по городским улицам одного из своих товарищей на носилках, покрытых соломой. Товарищ должен был изображать скончавшуюся зиму, а все остальные представляли похоронную процессию. Обойдя город, они заканчивали свое празднество в каком-либо погребе за кружками вина, пели и плясали.
Особенно чествовали везде первое число мая месяца. Во многих городах этот древний народный праздник справлялся с особенными церемониями. В этот день буквально наступало царство цветов. Цветы и зелень были всюду: и в церквях, и в домах, и на одеждах. Молодежь выбирала из своей среды распорядителя майского праздника, так называемого "майского графа или короля". Майский граф выбирал себе из девушек "майну" (Maiin). В лесу рубили деревцо, привозили его на место потехи, устанавливали там, и вокруг этого "майского дерева" царило бесконечное веселье, в котором принимали участие и старый, и малый. В других местах избранный майским графом, в сопровождении своей тут же составившейся свиты, выезжал из города в соседнюю деревню. В лесу нарубался целый воз березок. Срубали их в присутствии майского графа и его свиты. Когда воз со свежей зеленью выезжал из лесу, на дороге нападала на него и отбивала его толпа горожан. Это должно было означать, что лето завоевано, что оно в их власти. Тут же зелень расхватывалась присутствующими, как какая-то драгоценность. Обыкновенно майский праздник сопровождался стрельбой в цель. Цех стрелков, разумеется, старался в этом случае отличиться на славу. Призы, раздававшиеся самым ловким стрелкам, состояли из серебряных ложек и других предметов из того же металла. Общество стрелков рейнских городов приглашало иногда на свои праздники жителей соседних больших городов.
Чрезвычайно интересно праздновался также Иванов день — древнейший праздник во славу Солнца. В это время, по древним верованиям, благословение проносится над каждой нивой, как благодатный ветерок, чудодейственные силы изливаются во всей своей полноте. Ночь перед этим днем горожанин проводил за городом. Когда наступали сумерки, на возвышенных местах разводились костры — "Ивановы огни", на высоком берегу реки зажигались деревянные обручи и скатывались вниз, к воде. Остававшиеся на эту ночь в городе также веселились. На городских площадях зажигали костры, через них перескакивали, вокруг них танцевали. Знаменитый итальянец Петрарка описывает подобное празднество, бывшее в Кельне. Когда, говорит он, наступили сумерки, из узких городских улиц потянулись к Рейну толпы женщин. Они были одеты в праздничные платья, украшены в изобилии благоухающими травами и цветами. Они двигались, бормоча какие-то странные, непонятные слова. Двигающаяся вереница спускается, наконец, к самой реке, и каждая из участниц процессии умывает себе руки речной водой. Петрарка удивлялся этому обычаю и не мог правильно истолковать его. Между тем, символическое значение его очевидно. Умывая руки в реке, несущей свои воды, а также и те капельки, которые падают с умываемых рук, в далекое море, женщины как бы смывали прочь всякое горе, всякие бедствия, заставляя реку уносить их подальше от города, от их жилищ, от их семейных очагов. В том же городе перед Ивановым днем появлялись на базаре пробуравленные со всех сторон глиняные горшки. Эти горшки быстро раскупались девушками-горожанками. Наполнив их высушенными лепестками роз, девушки вешали горшки где-нибудь повыше, над балконом, под кровлей. Наступал, наконец, ожидаемый вечер, и они зажигали их, как фонари. Был еще обычай кидать в огонь разные травы и при этом приговаривать, чтобы, подобно сгораемой траве, сгорело и всякое горе.
Из зимних праздников самым веселым было Рождество. Горожане наряжались, дарили детей, устраивали процессии. Нарядившись чертями, веселые толпы бродили по улицам, причем каждая имела своего предводителя или шафера. Один городской совет брал с таких шаферов денежный залог, который пропадал в том случае, если толпа, предводимая тем или другим шафером, совершала какие-либо бесчинства, входила в церкви или на кладбище. В иных, впрочем, городах всякие переряживания запрещались под угрозой строгого взыскания. Много веселились во время карнавала; наконец, в разных городах праздновались различными процессиями дни памяти того или другого святого.
Любимейшим развлечением в средние века были танцы, хотя на них смотрели не всегда благосклонно как духовные лица, так и городские советы. Когда прошло время такой неблагосклонности, городские правители стали давать разрешение на устройство особых танцевальных помещений. Иногда танцы устраивались и в зале городской ратуши, далеко, впрочем, не во всех городах. Танцы разделялись на несколько видов, но все они могут быть сведены к двум: один вид соединялся с прыганьем, отличался, так сказать, большей ширью, удалью; другой заключался в движениях спокойных, сводился к медленному и плавному круговращению. Собственно танцем назывался второй вид. Танцевали под музыку, но иногда и без нее. В таком случае прибегали к пению, причем пел кто-нибудь один или все присутствующие хором. Постепенно распространился обычай соединять танцы с играми. Если танцы происходили на свободе летом, по окончании их играли в мяч. Отсюда некоторые исследователи производят слово бал (der Ball, la balle — мяч).
Из игр в средние века были известны кегли, шахматы, шашки, кости и карты. Последние первоначально разрисовывались и раскрашивались от руки по установленному образцу и составляли видный предмет промышленности. Во многих городах игра в карты запрещалась. Это происходило оттого, что в первое время карты служили только для азартных игр. Например, один из участвующих вынимал какую-либо карту из колоды. На эту карту все присутствующие клали деньги. Если после этого подряд вынимались из колоды три или четыре карты той же масти, вынувший первую карту получал всю поставленную на нее сумму.
Но населению городов были знакомы и более высокие развлечения: они слушали песни мейстерзингеров и смотрели мистерии.
Вместе с развитием промышленности и торговли, с обогащением городов и улучшением их внешнего вида подвигалось вперед и умственное развитие городского населения. Когда в княжеских дворцах и рыцарских замках стали замолкать раньше гремевшие в них песни любви, поэзия перешла в города. Но она изменила здесь свой характер, превратилась в особую науку. Пение мейстерзингеров (мастеров-певцов) изучалось методически, по известным правилам. Мастера приняли за образец позднейших миннезингеров (певцов любви). Подобно людям, занимающимся одним ремеслом, поэты-горожане составляли целые общества, подобные цехам. В XIV веке им были дарованы (императором Карлом IV) известные права. После этого они стали быстро размножаться. Образцом для всех подобных обществ послужили певческие цехи Майнца, Франкфурта, Страсбурга, Нюрнберга, Регенсбурга, Аугсбур-га и Ульма. В одном городе певческое общество составлялось из представителей от разных ремесленных цехов, в другом — из мастеров одного и того же ремесла. Их поэзия сводилась, в сущности, к стихосложению. Ее эстетическое значение невелико. Но все же песни мейстерзингеров имели огромное влияние на городское население, просвещали, облагораживали его. "Они, — по выражению одного известного немецкого писателя, — служили хоть до некоторой степени соединительным звеном между будничным реализмом мастерской и миром идеалов". Все же они отрывали человека от житейских попечении, от ежедневной обстановки, от прозаических стремлений и давали некоторую пищу душе. Песни мейстерзингеров отличались нередко весьма возвышенным характером и теплотой чувства. Они составлялись только по известным образцам, которые были занесены в особую книгу правил стихосложения, известных под названием табулатуры (die Tabulatur). "В этих правилах, — говорит тот же писатель, — размеры стихов назывались зданиями, мелодии — тонами или напевами, причем попадаются странные вычурности. Таким образом, были синий и красный тон, желто-фиолетовый мотив, полосатый шафранный мотив, желтый мотив львиной кожи, короткий обезьяний мотив, жирный барсучий мотив". Ошибки против того или другого правила табулатуры назывались у них также весьма странно: слепое мнение, липкий слог, подставка, клещ, лжецветы... Тот из певцов, который еще не усвоил табулатуры, назывался учеником; кто знал ее — другом школы; кто умел петь несколько тонов — певцом; кто сочинял песни по чужим тонам — поэтом; кто изобретал новый тон — мастером. Поступавший в общество мейстерзингеров давал обет оставаться верным искусству, соблюдать честь общества, поступать всегда мирно, не осквернять песен мейстерзингеров пением их на улице. Потом он вносил определенную сумму денег и ставил две меры вина на угощение. На обыкновенных сходках мейстерзингеров и тогда, когда собирались они в винных погребах, им разрешалось петь светские песни. Но во время торжественных собраний своих в так называемых "праздничных школах" (Festschule), происходивших в церквях раза три в год, они пели исключительно духовные песни, сюжеты которых черпались из Библии или священных преданий.
Обыкновенные собрания происходили вечером в субботу и воскресенье. Местом сходки была ратуша или церковь. Слушателями были почетные бюргеры, мужчины и женщины. Очистившись от пыли и грязи мастерской, стихотворцы-ремесленники являлись сюда в праздничных одеждах. Главные места за столами занимали старшины общества (das Gemerk): то были казначей, ключарь, оценщик (критик) и раздаватель наград. На кафедре помещался певческий стул, на который садился каждый из участвующих в программе данного вечера. Один пел о Небесном Иерусалиме, другой — о сотворении мира, третий описывал Господа Бога, Живого от века до века и восседающего на престоле, у подножия которого воздают Ему честь, хвалу и благодарение лев, телец, орел и ангел. Пели также "о борьбе с турками, врагами христианства", "о трех достохвальных крестьянках". Иногда выступал певец с обличением современников в их порочной жизни. Во время пения оценщик со своими помощниками внимательно следили за ним, замечали достоинства и недостатки, а потом высказывали свое суждение. Если певец признавался достойным награды, он получал венок, сделанный из золотой или серебряной проволоки. За лучшее пение вручали его исполнителю бляху с изображением на ней царя Давида. Бляха эта прикреплялась к золотой цепи, которую надевали на шею. Самые лучшие песни вносились в особую книгу, хранившуюся у ключаря.
После торжественного собрания мейстерзингеры отправлялись обыкновенно в какую-либо корчму, чтобы провести вместе остаток радостного дня. Вот что рассказывает один из современников знаменитейшего мейстерзингера Ганса Сакса, родившегося в конце XV века, о собрании мейстерзингеров в корчме. "В корчме, — говорит он, — пили вино, которое одни, как, например, мейстер Кортнер (певший неудачно о сотворении мира), ставили в виде штрафа, а другие, как мейстер Бегайм, — в знак чести, потому что Бегайм получил награду в первый раз. Мейстерзингеры в числе шестнадцати человек вышли из церкви попарно и направились к корчме. Бегайм с венком на голове открывал шествие. Он обязан был наблюдать за порядком, а все остальные должны были повиноваться ему, все равно как одному из меркеров. Эти разряженные посетители представляли странную противоположность с корчмой, ветхой и закопченной внутри и снаружи. В длинной комнате стояли простые столы и скамьи, подобные тем, какие бывают в деревенских садах. Но веселое расположение духа да стакан доброго вина скрывали различные недостатки. Бегайм сидел на почетном месте... Я сидел возле Ганса Сакса. Теснимый соседями, я пододвинулся к нему вплоть и тут только рассмотрел его праздничный наряд. На нем была куртка цвета морской волны с многочисленными прорезями на груди; через прорези проглядывала рубашка, воротник которой, с многими складками, охватывал шею кругом. Рукава были из черного атласа и пышно располагались вокруг руки благодаря пластиночкам из китового уса; подобно куртке, были прорезаны и рукава, из-под которых поэтому видна была подкладка. Посреди стола стоял бочонок. Один из мейстеров был обязан цедить из него вино".
Конечно, это плотник, отвечал один из мейстеров стихами, кто же когда-либо мог сделать подобное тому, что сделал он? Благодаря шнурку и наугольнику плотнику известны и высочайшие зубчатые стены, и самое глубокое дно... Он построил крепкий ковчег, в котором находился патриарх Ной; в то время, когда кругом бушевали волны, Ной отдыхал в полной безопасности... По мудрым указаниям он построил Божий город, Иерусалим, величественный и великолепный дворец мудрого Соломона. Подумайте, наконец, о лабиринте: кто же искуснее Дедала?
Другой из присутствующих воспел каменщика, "строящего на оборону всем крепкие стены и башни и воздвигающего своды, что высоко подымаются в воздушном пространстве". К тому же дерево гниет, а камень остается камнем — каменщик должен быть на первом месте.
Певец упомянул и о падающей Пизанской башне, и о высоком храме Иерусалимском, о Вавилонской башне, что возвышалась до небес, о гробнице царя Мавсола, о пирамидах, искусственных горах, которые превышают все другие работы.
Ганс Сакс, возражая певшим до него, воспел живописца, который воспроизводит то, что Господь Бог создал в начале призывом Своего Божественного Слова, — траву, листву, цветы на полях и в лесу, летающую по воздуху птицу, самый лик человеческий, который в работе живописца является совсем как живой. Живописец властвует над всеми стихиями, над яростью огня, над морскими волнами, изображает дьявола, ад и смерть, рай, ангелов и Самого Бога, открывая все это нашему взору таинственным своим искусством: красками, светом и тенью...
Один из певцов возразил Гансу Саксу следующее: "Огонь, изображенный живописцем, не согревает нас; солнце его не дает ни света, ни блеска; в плодах его нет ни вкуса, ни сока; травы его не имеют ни запаху, ни целебной силы; у его животных нет ни мяса, ни крови; вино его не придает ни веселья, ни мужества".
Но Ганс Сакс привел еще три доказательства в пользу живописца: "Он запечатлевает в нашей памяти все то, что история хранит, как драгоценный завет предков... он учит, что злоба приносит несчастье, а благочестие — почет и счастье... наконец, всякое искусство находит свое основание в живописи: каменщик, золотых дел мастер и столяр, резчик, ткач, архитектор — никто не может обойтись без нее, почему древние и считали ее за лучшее искусство".
Так пел поэт. Его противники замолчали. "Исполненный искреннего удовольствия, — говорит современник, — я ударил его по плечу и дал ему понять, что он пел по душе мне. Все рукоплескали ему, и Михаил Бегайм не был тут последним. Он снял с себя венок и надел его на голову Ганса Сакса, талантливого нюрнбергского башмачника".
Кроме песен мейстерзингеров, духовное наслаждение доставляли горожанам мистерии. Мистериями назывались театральные представления на сюжеты, заимствованные из Священного Писания. Сперва они составляли часть той или другой церковной службы и разыгрывались в церквях, а потом перешли на кладбища и городские площади. Актерами были духовные лица, воспитанники и члены особых обществ, составлявшихся с этой целью. Со временем их стали разыгрывать странствующие актеры. На площади устраивалась дощатая эстрада, а на ней — сцена, открытая со всех сторон и защищенная от непогоды лишь кровлей. На эстраду вела лестница. Воображению зрителей предоставлялся полный простор. Обстановка сцены была незатейлива до крайности. Если требовалось изобразить холм или гору, ставили бочку, а зрители уже понимали, в чем дело. Костюмы актеров были обыкновенные, т. е. современные не изображаемому событию, а зрителям его. Только лица, представлявшие Бога Отца, ангелов и апостолов, одевались в священные одежды, а Христос изображался в виде епископа. Игра начиналась с того, что действующие лица выходили на сцену и занимали свои места при звуках музыки. Затем всех призывали к порядку, и начинался пролог, который приглашал зрителей помолиться Богу, чтобы предпринимаемое дело имело успех. Представление заканчивалось иногда хоровым пением, в котором принимали участие все присутствующие. Например, одна мистерия, изображавшая жизнь Христа Спасителя до самого Вознесения, заканчивалась эпилогом, представлявшим триумф Христовой Церкви. На сцену выходили два действующих лица, под которыми истолкователь, всегда находившийся при сцене, просил разуметь Церковь и Синагогу. Первая была окружена христианами, вторая — евреями. Между Церковью и Синагогой начиналось прение о вере, о превосходстве той или другой веры. Тут же на сцене стоял и св. Августин. Тогда несколько евреев, убежденных речами Церкви в превосходстве христианской веры, подходили к св. Августину и просили его, чтобы он крестил их. Желание их приводилось в исполнение. При виде этого Синагога затягивала жалобную песню, и венец падал с головы ее. Церковь отвечала гимном торжества. Св. Августин приглашал всех зрителей присоединить к этому пению и свои голоса. Получался грандиозный финал.
Для некоторого ознакомления с мистериями остановим свое внимание на двух-трех отрывках из "Мистерии о десяти девах". Архангел Гавриил предупреждает дев о скором приходе жениха-Христа. Каждая строфа его речи, кратко излагающей земную жизнь Спасителя, заканчивается словами: "Некогда было спать жениху, которого вы ожидаете". Неразумные девы приходят к мудрым и говорят им: "Мы, девы, пришли к вам. Мы пролили масло по своей небрежности. Мы хотим просить вас, как сестер своих, на которых мы полагаемся. Достойные сострадания, жалкие, мы слишком долго спали". "Вы можете нас небу возвратить, хоть с нами, несчастными, и случилась беда; ведь мы — ваши спутницы, ведь мы — ваши сестры. Достойные сострадания, жалкие, мы слишком долго спали". "Уделите масла для наших лампад, будьте милостивы к неразумным, чтобы не были мы прогнаны от дверей, когда жених позовет вас в чертоги. Достойные сострадания, жалкие, мы слишком долго спали".
Мудрые девы посылают неразумных к купцам, которые торгуют маслом. Купцы отказывают им и направляют их снова к мудрым девам. Неразумные изливают свое горе в следующих словах: "Увы, несчастные! До чего дошли мы! Мы не находим того, что ищем. Нам не суждено быть на свадьбе. Достойные сострадания, жалкие, мы слишком долго спали". "Услышь, жених, голоса рыдающих, вели отпереть двери и для нас, исцели наше горе!" После этого приходит жених-Христос и говорит им: "Аминь глаголю вам, не знаю вас, потому что нет с вами света, а все скрывающие его уходят, далеко уходят от порога этого чертога.* Идите прочь, жалкие, несчастные! Обречены вы на вечные муки и будете низвержены в ад".Тогда являются демоны, хватают их и низвергают в ад.
В одной из пасхальных мистерий изображается Мария Магдалина до обращения ко Христу и после обращения. Сперва она воспевает мирские удовольствия и объявляет, что признает лишь одну заботу — заботу о своем теле. "Наслаждения мирские, — поет она, — сладки и приятны; обращение с миром усладительно и прекрасно: я хочу сгорать от постоянного желания мирских утех, веселья мирского избегать не желаю. Я готова положить свою жизнь за мирскую радость; не заботясь ни о чем другом, я стану заботиться только о своем теле, его я разукрашу различными красками". Она отправляется к купцу, покупает себе снадобья, придающие свежесть лицу, покупает духи. Накупив всего, за чем она приходила к купцу, Магдалина возвращается домой. Здесь ей во сне является ангел и объявляет, что в доме Симона находится тот Иисус Назорей, который отпускает народу грехи. Ангел исчезает, а Магдалина, проснувшись, поет ту же самую песнь о прелестях мира и снова засыпает. Видение повторяется и на этот раз производит в Магдалине полный переворот. Проснувшись, Магдалина начинает сокрушаться о своих грехах. "Увы! прошедшая жизнь, жизнь, полная зол, постыдный поток, гибельный источник! Увы, что стану я делать, несчастная, исполненная грехов, оскверненная нечистой скверной пороков?" Сбросив с себя пышные наряды, она одевается в черное платье и приходит к купцу за дорогими ароматами. Потом она отправляется в дом Симона и поет со слезами: "Теперь я пойду к врачу, я — позорно больная, требующая врачебной помощи! Мне остается принести к нему слезные обеты и сердечные сокрушения. Я слышу, что он исцеляет всех грешников". Дальнейшее действие согласно с евангельским повествованием о грешнице. (Наиболее подробное у Ев. Луки, VII, 36-50.)
Мистерии понемногу начинали терять свой религиозный характер, но совершалось это постепенно: мало-помалу привносилось в них светское начало, стали отражаться в них различные современные события. В одной пасхальной мистерии, разыгранной в XV веке в г. Висмаре, представлен Люцифер. Он сидит в бочке, которая должна изображать ад. Видя, что все его планы рухнули, так как Христос пострадал и воскрес и дело Искупления совершилось, он приходит в страшную ярость. Он рассылает подвластных ему демонов во все концы земли, чтобы они совращали людей с пути истины и таким образом лишали их вечного блаженства. Демоны не надеются на успех и своими сомнениями делятся с повелителем. Тогда Люцифер посылает их всех в Любек, в котором, без всякого сомнения, они найдут обильную жатву. Дело в том, что в ту пору, когда разыгрывалась настоящая мистерия, Висмар находился во вражде с Любеком.
В том же XV веке воспитанники высших школ и студенты университетов разыгрывали в некоторых городах комедии римского поэта Теренция. Само собой, что эти комедии переделывались и большая часть их переводилась на немецкий язык. Народ очень любил подобные театральные представления: чтобы посмотреть на них, сходились в город и жители окрестных мест.

БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

К браку в это время относились противоречиво и, на современный взгляд, странно. Далеко не сразу церковь вообще сумела найти достаточно оснований, чтобы оправдать брак как таковой. Очень долго считалось, что настоящим христианином может быть только девственник. Эта концепция, впервые сформулированная Святым Иеронимом и папой Григорием Великим, безоговорочно принималась церковью. Однако уже Блаженный Августин на рубеже IV и V веков утверждал, что брак все-таки не так уж плох. Святой отец тоже признавал превосходство девственников над женатыми, но считал, что в законном супружестве плотский грех превращается из смертного в простительный, "ибо лучше вступить в брак, чем разжигаться". При том строго оговаривалось, что в браке соитие должно совершаться не ради наслаждения, а только с целью рождения детей, у которых, коли они будут вести праведную жизнь, появляется шанс заменить в раю падших ангелов.
Такой взгляд возобладал в церковных кругах лишь в начале IX века, и с той поры брачные союзы стали освящать таинством венчания. А прежде отсутствовало даже само понятие - "брак". Семьей называлось более или менее постоянное совместное проживание многочисленных родственников со стороны "мужа". Количество "жен" никак не нормировалось; более того, их можно было менять, отдавать во временное пользование друзьям или кому-то из родни, наконец, просто выгнать.В Скандинавских странах жена, даже уже венчанная, длительное время вообще не считалась родственницей мужа.
Но и после того, как церковь стала освящать брак, общественная мораль строго делила брачные отношения (более похожие на политический, юридический и финансовый договор) и подлинную любовь. Так, например, одна из высокородных дам XII века Эрменгарда Нарбоннская на вопрос, где привязанность сильнее: между любовниками или между супругами, - ответила так: "Супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность должны почитаться различными, и начало свое они берут от порывов весьма несхожих".
Главное, что требовалось от женщины в браке, - рождение детей. Но сия благословенная способность часто оказывалась для средневековой семьи не благом, а горем, так как сильно осложняла процедуру наследования имущества. Делили добро по-всякому, но самым распространенным способом распределения наследства был майорат, при котором львиную долю имущества, прежде всего земельные наделы, получал старший сын. Остальные сыновья либо оставались в доме брата в качестве приживалов, либо пополняли ряды странствующих рыцарей - благородных, но нищих.
Дочери и жены долгое время вообще не имели никаких прав на наследование супружеского и родительского имущества. Если дочь не удавалось выдать замуж, ее отправляли в монастырь, туда же шла и вдова. Только к XII веку жены и единственные дочери приобрели право наследования, но и тогда (и много позже) они были ограничены в возможности составлять завещания. Английский парламент, например, приравнивал их в этом отношении к крестьянам, бывшим собственностью феодала.
Особенно тяжело приходилось девушкам-сиротам, они целиком попадали в зависимость от опекунов, редко испытывавших родственные чувства к своим подопечным. Если же за сиротой стояло большое наследство, то ее брак обычно превращался в весьма циничную сделку между опекуном и предполагаемым женихом. Например, английский король Иоанн Безземельный (1199-1216), ставший опекуном малютки Грейс, наследницы Томаса Сейлби, решил отдать ее в жены брату главного королевского лесничего Адаму Невилю. Когда девочке исполнилось четыре года, тот заявил о своем желании немедленно вступить с ней в брак. Епископ воспротивился, сочтя такой брак преждевре менным, однако во время его отсутствия священник обвенчал новобрачных. Грейс очень скоро овдовела. Тогда король за 200 марок передал ее в жены своему придворному. Однако и тот вскоре скончался. Последним мужем несчастной стал некий Бриан де Лиль. Теперь предприимчивый король получил уже 300 марок (Грейс, видимо, росла и хорошела). На сей раз муж прожил долго, имел зверский характер и постарался, чтобы жизнь его жены не была сладка.
Несмотря на явный родительский и опекунский произвол, церковный обряд венчания предполагал сакраментальный вопрос: согласна ли невеста вступить в брак? Мало у кого доставало смелости ответить "нет". Впрочем, не бывает правил без исключений. Один из испанских королей на дворцовом приеме объявил, что выдает дочь, шестнадцатилетнюю красавицу Урсулу, замуж за своего маршала, которому к тому времени было далеко за 60. Мужественная девушка во всеуслышание отказалась от брака с престарелым маршалом. Король тут же заявил, что проклинает ее. В ответ принцесса, прежде известная своею кротостью и набожностью, сказала, что немедленно покидает дворец и пойдет в публичный дом, где станет зарабатывать на жизнь своим телом. "Я заработаю много денег, - добавила Урсула, - и обещаю воздвигнуть на главной площади Мадрида памятник своему отцу, по великолепию превышающий все памятники, когда-либо стоявшие на земле". Обещание она сдержала. Правда, до публичного дома все-таки не дошла, став наложницей какого-то знатного вельможи. Но когда отец умер, Урсула действительно воздвигла на свои средства пышный памятник в его честь, на несколько веков ставший чуть ли не главным украшением Мадрида.
История отчаянной принцессы на этом не закончилась. После смерти короля на престол взошел брат Урсулы, тоже вскоре скончавшийся. Проклятая дочь по правилам испанского престолонаследия стала королевой и, как в сказке, правила долго и счастливо.




Источник: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/PICT/mediev.htm
Категория: Мои статьи | Добавил: Ален (31.07.2011) | Автор: Эжен Эмманюэль Виолле-ле-дюк
Просмотров: 3971 | Комментарии: 300 | Теги: Пиры, средневековье, культура, любовь, развлечения | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]